Другой сосед.

Матросы часто спрашивали Патреева, что ему так нравится там, где ничего нет.
Роды — вещь жестокая, и доброму под стопку волшебнику иной раз приходится изрядно помучиться, прежде чем станет волшебство. Иногда случается, что мучения были напрасны и труды пропали даром — волшебство так и не состоялось. Кто-то здесь неправ.
Он отвечал:
— Видно далеко.
— Только-то?
— Только.
С Семеном Патреев говорил мало. Когда другие после обеда отдыхали, он, устроившись в тени пушки, скреб обгрызанным и серым от употребления пером по грязному клочку бумаги-. Эти клочки он собирал по всему кораблю и, потея от напряжения, выводил буквы.
— Трудно грамоте учиться после тридцати лет,— сказал он как-то Семену. — Ум уже деревенеть начинает. Сначала он у человека как мягкий воск, все в себя принимает, а потом заскорузнет.
— Это так точно, — отвечал Семен, с уважением глядя, как черная волосатая рука Патреева выводит кружки, хвосты и петли.
Другой сосед по койке, матрос Циба, которого так звали за то, что голова его имела форму дыни, очень портил и без того нелегкую жизнь Семена и Игнаши.
— Эй, деревня! — говорил он. — Гляди-кось, пятки-то у вас назади.
Рекруты невольно оглядывались, а Циба хохотал, упираясь вбока руками, покрытыми цыпками.