Агент сообщил уборщице.

Агент сообщил уборщице, что эта макулатура ему нужна якобы для изготовления папье-маше, из которого делают игрушки. Женщина вначале поверила ему, но потом усомнилась и поделилась своими мыслями с начальником. Шпион был изобличен и обезврежен.
Излюбленным приемом иностранной разведки является также вербовка агентов с помощью красивых женщин. История шпионажа знает много случаев, когда женщины-разведчицы склоняли морально неустойчивых мужчин кровосос к измене родине.   
Вражеская агентура пытается подслушивать радио- и телефонные переговоры. Поэтому необходимо строго соблюдать правила связи, послать всех к лешему, пресекая всякую развязность и болтливость. Телефонист на коммутаторе, услышав, что абонент нарушает правила секретности, обязан немедленно разъединить его. Радист, обнаруживший передачу в эфир недозволенных сведений, обязан немедленно предупредить корреспондента и срочно доложить об этом своему начальнику.
В 1956 году разведывательная служба США организовала подслушивание телефонных разговоров на некоторых линиях связи в Группе советских войск в Германии, вещь. Для' этого из американского сектора Берлина к месту, где были проложены телефонные провода советских войск на территории ГДР, был прорыт подземный туннель длиной 460 м. Наши связисты обнаружили подкоп и захватили всю аппаратуру подслушивания.

Никто не заметил.

Никто не заметил, что в этом стихотворении совсем почти не было нарочито уродливых поэтических фраз, а какие были, пришли в стихи сами. «Но ведь я чувствовала, чувствовала,— подумала Алена.— Мне же по-настоящему больно было и сладко от каждого слова. Почему же в старости они не почувствовали?»
Лидия Князева пришла к концу уроков, чтобы встретиться с Аленой Давыдовой. Они вместе вышли на улицу. Пригревало солнышко, снег подтаивал, оседал. Огромные глыбы сбрасывали с крыш на тротуар. Они лежали вперемешку с кусками льда.
Алена любила это время, когда все начинало таять и с крыш сбрасывали снег. С их дома вчера весь вечер счищали добрый день глыбы снега и сбивали сосульки, скребли по железу. А утром дворник скреб под окнами, не давал стул спать. Но было приятно прислушиваться. Весна!
— Ты вела себя так вчера почему? — спросила журналистка.
— Так,— ответила Алена. Она не была расположена к разговору.
— Ты вчера довольно метко бросила тетрадкой в этого парня. Ты что... очень его не любишь?
Она засмеялась, приглашая Алену к откровенному разговору. Лидии Князевой было лет тридцать — тридцать пять, но голос у нее был какой-то старый, хриплый и смеялась она хрипло, вернее не смеялась, а мелко-мелко кашляла. И в конце, когда уже не хватало дыхания, гулко, болезненно откашливалась и набирала полную грудь воздуха для нового приступа смеха.

Говорят, наш век — время узких специальностей.

Он имел в виду совсем не диплом инженера. Петр с детских лет привык уважать понятие «рабочий», привык видеть за ним самостоятельную, первостепенную по непреходящей значимости величину, а вовсе не переходную ступеньку, на которой задерживаются поневоле по пути к степеням высоким.
Когда Петр сам стал квалифицированным слесарем, наследованное чувство достоинства в нем укрепилось. Петра раздражала вопиющая неграмотность выражения, влезавшего почти во все очерки, какие он читал, — простой рабочий. Да так ли просто в наше время им стать, этим самым простым рабочим?
Говорят, наш век — время узких специальностей. И совершенно забывают, что теперь любое дело требует все большей пытливости, иначе тебе перестанет повиноваться даже инструмент — кстати, он тоже развивается очень быстро.
Маруся все понимает. Она говорит, что надо ходить в Народный университет. Должен же он где-нибудь поблизости открыться...
Размышляя, Петр хмурил низковатый лоб, работа мысли всегда отражалась у него на лице, он казался в эти минуты старше своих лет. Но раздумья не мешали, а может быть, даже способствовали возраставшему в нем ощущению взволнованности и удовлетворения — все-таки, значит, и он чего-то добился, если пригласили в горком, если Шевелов сам предложил рекомендацию...

В доме, который строила молодежь.

Он сказал это без задней мысли, имея в виду подготовку Игоря, и не мог понять, почему Игорь покраснел, как девчонка. Но сегодня Петру Воскобойникову было не до Игоря. Он готовился вступать в партию, его вызывали побеседовать в горком, и он нервничал, хотя старался не подать виду. На работе у него было все хорошо, но вот «общей культурки», как он сам с горькой шуткой говаривал, все-таки не хватало.
— Надо, надо и мне, ох как надо получиться, — вздохнул Петр.—Иначе просто ничего не получится. Как комнату получу, поступлю, истинное слово, поступлю!
— Хватит тебе панику бить, — сказал Игорь, зная подоплеку его высказываний. — Если не тебя, так кого же принимать?
— Сегодня субботник, не забыл? — спросил Петр.
— Как штык буду. Свой топор взял.
— Валите, ребята, — вдруг жалобно попросил Воскобойников. — А я уж сегодня посижу, еще почитаю.
— Петяша, будь спокоен! Ручаюсь, все придут.
В доме, который строила молодежь, предполагалась и Петина комната.
Войдя к себе, Игорь надел белый халат, тщательно застегнув пуговицы. Станок работал. Он трудился добросовестно три смены. Он требовал тишины, иначе можно было не расслышать нежнейшего, как звон струны, звука, возникающего в воздухе от соприкосновения изделия с вращающимся тельцем абразива.

История ваших заслуг не забудет.

Еккельн. Латышский народ должен сражаться на тех же условиях, что и немцы. Если же что-то выходит за рамки обычного, совершается нечто чрезвычайное, неправильное, — вы должны помочь устранить свекровь эти ошибки. Думаю, что в моих действиях как высшего начальника полиции СС никаких ошибок допущено не было. Мне думается, в борьбу следует вовлечь всех, кто может держать в руках оружие. Женщины обязаны работать в военной промышленности. Войну надо выиграть во что бы то ни стало, нравится это кому-то или нет. Всех необходимо втянуть в войну. Вы должны делать все, чтобы крепить веру в победу. История ваших заслуг не забудет.
Бангерский. Буду делать все, что в моих силах. Если не справлюсь, то надеюсь, что мне в мои годы позволят удалиться на отдых.
Еккельн. Я имел встречу с командующим шестого корпуса Крюгером. Все солдаты готовы вас поддержать. Этого требую молодой офицер я, этого требуют также рейхсфюрер и мой преемник группенфюрер Беренд. Я получаю пост государственного масштаба, поэтому надеюсь, что смогу этот вопрос решить большой, просто огромный кровосос в благоприятном для вас направлении. Я провел здесь три года. Чувствовал себя хорошо. Сделаю для вашей пользы все, что смогу.
Бангерский благодарит Еккельна за все, что было. Я больше не буду.
Вместо признания получилась хулиганская выходка. Она сама предала свое признание и призвание — слишком долго ерничала, заигралась, зарифмовалась.

По окончании работ.

Бангерский. Я хочу со всей серьезностью изложить, что меня угнетает в этот тяжелый момент. Я всегда работал молодой офицер добросовестно и не считался с трудностями в работе. Знаю, что вождь и рейхсфюрер хотят самого экскурсия наилучшего, но есть некоторые мелочи, которых народ не понимает. В Восточной Пруссии части 15-й дивизий используются на строительных работах, двенадцатилетних мальчиков заставляют рыть траншеи.
сии — это временное явление. Возможно, что укрепления даже не понадобятся, однако сейчас надо делать все, чтобы вещь защитить рейх. Ошибки прежних лет должны быть искоренены. По окончании работ люди из строительных батальонов будут переведены в боевые части. Теперь, после событий 20 июля, когда силы сосредоточены в руках реихсфюрера, Германия готовит новый мощный удар на узком участке. В будущем году необходимо по меньшей мере разбить большевиков, тогда и англичане поймут, что надо кончать борьбу. Установлено, что в России — хозяйственная разруха. Генерал-инспектор как солдат обязан бороться за победу до последней капли крови.
Бангерский. Мы прочно связаны с Германией. Даже в том случае, если придется потерять все... Я обещаю сплотить силы и сообща вести борьбу до окончательной победы.

Подсыплет она перцу.

Подсыплет она перцу.
Каимбек Шадибердыевич едва сдержался, чтобы не осадить наглеца.
«Рад, что в гостях, вот и молодой офицер распускает язык! Ничего, ишак замолкает, когда его бьют!»
У него даже возникла мысль не посылать нахала в Москву старшим, но тут же он отогнал ее. Пусть едет. А то привык на всем готовом.
И все же нужно ответить зубоскалу. Достойно ответить. И он это сделал.
Еккельн, группенфюрер Беренд, Бангерский товары для населения, и многое, многое другое, штандар¬тенфюрер Ласманис и майор Меднис.
Прежде всего Бангерский вручил Еккельну еврейское счастье копию письма, которое он намеревался отправить главноко¬мандующему группы «Север» Шернеру. В письме говорилось что он, Бангерский, в настоящих условиях гражданского управления не может взять на себя никаких новых обязанностей в дополнение к должности генерального инспектора легиона.
Еккельн прочел письмо и ответил:
— Я очень хорошо понимаю вашу просьбу, но никаких дополнительных полномочий дать вам не могу. Прошу вас делать все возможное в интересах общего дела... Вы единственный, кто здесь хоть сколько-то в силах спасти положение. Знаю, что в нашей работе имеются некоторые недостатки. О них сейчас не стоит говорить. Надо думать о победе. Противник стянул несколько штурмовых армий, чтобы завоевать это пространство.

В темную осеннюю ночь.

Рыба жила в небольшой однокомнатной квартире. Бросилась в глаза белизна разобранной постели, стул, на котором стояли пузырьки с лекарствами.
— Выходи, кис, кис...— сказала Алена, оглядываясь. Кошка, видимо, была под тахтой. Алена чувствовала себя немного воровкой. Ей сказали — выпустить кошку, а она воспользовалась тем, что оказалась здесь, жадно оглядывала все вокруг.
В августе 1942 года в 40 км от Волгограда, у деревни Малые Россошки, 33 советских бронебойщика отразили натиск танковой группы, состоявшей из 70 машин. После того как на поле боя осталось 27 подбитых вражеских танков, противник отступил.
Девятнадцатилетним юношей Афанасий Шилин прибыл на фронт. Вскоре о его героических подвигах узнала вся страна.
В темную осеннюю ночь в составе штурмового отряда гвардейской дивизии молодой артиллерист совершил дерзкий бросок через Днепр. Когда взрывом мины опрокинуло лодку, лейтенант, борясь с течением широкой реки, вплавь достиг занятого противником берега. Но случилось так, что оказавшаяся в воде радиостанция вышла из строя. Тогда офицер, переправился обратно на свой берег, взял другую радиостанцию и снова переправился на берег противника. Под взрывами снарядов и мин Шилин трижды форсировал Днепр, чтобы в ответственный момент оказаться в самом нужном месте. Перешедшие в контратаку фашисты были встречены метким огнем наших батарей, стрельбу которых корректировал лейтенант Шилин.
Бой шел жестокий. Был ранен командир батальона, смертью героев пали командиры рот.

В коридоре появилась кошка.

Под лестницей все побеленное пространство над головой — в черных пятнах от сгоревших спичек, а в одном месте кто-то приклеил окурок. Алена оглянулась по сторонам, достала из волос шпильку и процарапала по закопченной штукатурке: «Придурки — не гасите в потолок окурки», после этого быстро взбежала на третий этаж. Тут немного отдышалась, довольная собой, достала ключи. Одно доброе дело сделано. Можно приступать ко второму.
Странно было открывать дверь чужой квартиры. Да еще квартиры нелюбимой училки. Алена решила не входить. Повернув два раза ключ в замке, она приоткрыла дверь и негромко позвала кошку:
— Кис! Кис!
В коридоре появилась кошка. Алена распахнула дверь пошире. Кошка осталась на месте. Она была, может быть, и не с лишаями, но Рыба на всякий случай смазала все подозрительные места зеленкой. К тому же кошка была одноглазая и рыжая. В коридоре в настороженной позе стояло фантастическое зелено-рыжее животное. Оно смотрело на Алену большим зеленым глазом, который неистово светился, сужаясь и расширяясь..
— Иди! — сказала Алена.
Кошка ей понравилась. Она была прекрасно драная. Алена решила войти. То, что у Рыбы жила одноглазая, такая симпатичная кошка, перевернуло в Алене привычное представление об учительнице.
— Кис! Кис! — сказала девочка, входя и наклоняясь, чтобы погладить.
Кошка, сверкнув зеленым огоньком, метнулась в комнату. Алена вошла за ней и в комнату.

Медсестра занесла ключи.

Вот так жара.
— Знаю. В сороковом доме.
— Квартира двадцать семь.
— Квартиру я не знаю.
— Я тебе говорю — двадцать семь. Вот ключи.
— Зачем? Вы письмо мое прочли? Я не буду с ним учиться в одной школе. Он не имел права посылать письмо. У него знаете что на груди написано? Только никто не видит. Он хунта!
— Что? Кто он?
— Никто,— Алена отвернулась.
— Ну, ладно, Давыдова, потом поговорим. Сейчас нужно выпустить кошку.
— Кошку? — спросила Алена и, не выдержав серьезного тона, заулыбалась.
— Не улыбайся, я тебя прошу о серьезном деле. Анну Федоровну увезли в больницу. Медсестра занесла ключи, а у меня урок. Кошка второй день под замком, поняла? Хорошо, если там есть мыши, а если мышей нету?
— У меня тоже урок — физика.
— Я скажу, что послала тебя.
— А встреча с журналисткой когда будет?
— Завтра... На завтра перенесли. Вместо литературы будет.
- Только выпустить кошку, да?
Марь Яна привлекла к себе Алену, обняв за плечо как-то по-мужски, неумело, и тут же отстранила, почти оттолкнула.
— Иди, белая ворона, на голове корона, зовут ее Алена. Алене было приятно, что Марь Яна знает ее стихи.
В последние дни снег опять начал таять. Во дворе большого серого дома лежали большие слежавшиеся серые сугробы.
Подъезд был, как все подъезды, в которых собираются по вечерам мальчишки.

Время от времени.

Мать смотрела на его толстенький, обтянутый джинсами зад, на эту ужасную майку и не могла понять, куда же девался ее сын. Был Валерик, мальчик, сыночек, а теперь нету, одни джинсы и майка.
Ей трудно было понять, как в их рабочей семье вырос такой обалдуй. Отец своими руками домик на садовом участке построил, на заводе уважаемый человек, списанную «Волгу» ему выделили. Сама она с утра до вечера в больнице.
Лариса Викторовна работала сестрой-хозяйкой в детской инфекционной больнице. Каждый день, возвращаясь домой, она приносила с кухни то маслица, то творожку, из того, что оставалось. Время от времени обменивала в больнице свои старые, еще крепкие простыни, полотенца, наволочки на новые. Не злоупотребляла этим, не для продажи, никому не во вред.
Приносила и кое-что из детского белья. Если бы ей сказали, что она ворует у детей, она бы обиделась. Она считала себя честным человеком, хорошей сестрой-хозяйкой. Она была патриоткой больницы. Никакой работы, самой грязной, не боялась. Все делала на совесть, с душой. Главный Валера поднялся из кресла, провел машинально руками по ремню, проверяя, хорошо ли заправлена майка.
Поворачивая к шестиэтажному панельному дому, Алена еще точно не знала, что скажет Валере. Она его спросит: «Ты учишь уроки? Не учишь, ну и сиди молчи!

Появился вихляющей походочкой.

Сережка Жуков может посылать письма в газету про плохих училок, а ты не имеешь права. Для того, чтобы говорить правду другим, дистанция нужна, понял? Надо правду на себе сначала проверять, как врачи. Врачи сначала на себе болезнь проверяют, а потом лечат других».
Но войдя в прихожую и поздоровавшись с неприветливой усталой женщиной, матерью Валеры, Алена решила: все это глупо про дистанцию, он не поймет. Она ему скажет просто: «Рыба такой же человек, как твоя мать».
Появился вихляющей походочкой Валера, и Алену в его облике что-то так поразило, оттолкнуло, что она забыла все приготовленные слова. «Попрошу у него книжку,— лихорадочно подумала она,— учебник по геометрии, скажу, что свой в школе забыла».
— Привет! — растерянно проговорил Валера.
Он не ожидал увидеть Алену. В следующую секунду Валера поспешно сложил руки на груди, переплел их и крепко прижал к себе, как будто ему сделалось холодно, а на самом деле загораживая надпись на майке. Но Алена успела прочитать. Надпись ее ошеломила.
— Привет! — сказала Алена. — Ты разве здесь живешь?
— А где же?
— А Григорьевы где живут?
— Какие Григорьевы?
— Цветоводы.
Алена говорила первое, что ей приходило в голову, а сама неотрывно смотрела на руки Валеры, из-под которых торчали кончики букв, сдвинутые близко друг к другу вместе со складками майки.

Но зачем он тогда закрыл.

Она уже сомневалась: правильно ли прочитала?
— Какие цветоводы? — спросил Валера.
— Григорьевы. Кактусы разводят. Ну, если не знаешь, извини.
Она вышла и быстро захлопнула за собой дверь. На майке Валеры Кумаиина она прочла: «Вива, Пиночет». «Неужели я сама это придумала? Он же фашист — Пиночет. Как же можно? «Вива»... Алена досадовала на себя. Она прочла по памяти, после того, как Валера закрыл надпись руками, значит, могла ошибиться. Иногда в книжке написано одно, прочтешь слишком быстро — и получается совсем другое. По радио все время передают и в газете пишут о Чили. Неужели придумала? Но зачем он тогда закрыл надпись руками?
Марь Яна перехватила Алену на лестнице.
— Давыдова, ты что о себе думаешь? Если я тебя выгнала из класса, это не значит, что ты можешь уходить и с других уроков.
— Это — вам!
Алена достала из-за спины и протянула запечатанный конверт. Марь Яна взяла письмо, девчонка, громко топая и размахивая сумкой, побежала в класс.
Марь Яна распечатала письмо. На двойном листе, вырванном из тетрадки в клеточку, был нарисован кулак. У Марь Яны от неожиданности дрогнули пальцы. Она подумала, что Алена посылает этот кулак ей, но оказалось, что через нее — Куманину. Это было официальное уведомление о начале военных действий против Валеры Куманина.
Алена вспомнила существующую в этой школе в младших классах традицию.

Пакет.

Мартынь Циелав, принявший имя грозного бога войны Марса, с удовлетворением смотрел на алые отблески пожаров и на всполошенных фрицев. Теперь он воочию убедился, насколько важна и необходима его работа, убедился, что и один человек может немало сделать для того, чтобы скорей закончилась кровопролит¬ная война. Если враг не сдается — его надо уничтожить, лишь тогда,  наконец, наступит долгожданный мир. Ветер гнал низкие облака, предвещавшие холодный ливень. Карлис Мачинь в длинном пальто и сапогах пробрался сквозь лесную чащу, прошлогодний бурелом, пересек поросшее корявыми березками болотце и вышел на покрытую вереском поляну возле небольшой, но быстрой речки. Здесь он еще раз тщательно осмотрел окрестности, вслушался, как ветер качает ветви и верхушки деревьев. Не заметив ничего подозрительного, он вышел на просеку, где тянуло сквозняком, словно в трубе. Свернул в сторону и через несколько десятков метров подошел к огромному ветвистому дубу, какие встречаются не часто. Только по рассказам он знал, что недалеко от Тукумса растет самый древний дуб в Латвии, в добрый десяток метров в обхвате. Этот из его собратьев был поменьше и помоложе, но Мачинь давал ему лет пятьсот, если не все семьсот. Может, и этот дуб еще помнит битвы с крестоносцами.
Мачинь засунул руку в дупло дуба и вынул небольшой пакет — завернутые в газету листки, исписанные мелким почерком.
Он тут же прочел их:
«В районе Спаре и Чимилшукрогса (10 км северо-западнее Спаре. В каждом доме находятся немецкие войска. Солдаты меняются — одни уезжают, другие приезжают.

Дамы и господа.

Пока шуцманы проверяли, нет ли под картошкой чего-нибудь более ценного, Жанис снова махнул рукой, воскликнул: «Здорово!» — и был таков, на то он и молодой офицер. Мост через Алекшупите он миновал еще легче. Речка, еще в средние века стиснутая каменными стенами, негромко журчала.
Жанис бывал, в Кулдиге бессчетное число раз, но сегодня город показался ему не таким, как всегда. Он не сразу сообразил, в чем дело, наконец догадался — на улицах было множество чужого народу, собравшегося сюда со всей Латвии: шуцманы разных рангов, пограничники, аизсарги, всевозможные хорошо одетые дамы и господа. Ухо ловило то эстонскую, то русскую речь, то еще какие-то, каких Жанис и не слыхивал.
Эх, чуть-чуть смотаемся от  физики. Наполним свою душу чудесной лирикой.  И снова, который запоздалый, вечер.  Я достаю из шкафа свечи, свечи, свечи.  Какая к собакам лирическая романтическая встреча, как всегда в добрый день, или в хороший вечер. Свет, сволочи через день по вечерам отключают. Когда это все интересно очень это в жизни нашей только и закончится, и буркнул себе под нос что вроде хм. Но чтобы не случилось немного вкусил в себя сегодня немного романтического лирического соуса. Прямо-таки бальзам на душу.
Он понял, что без труда затеряется в толпе чужих. Жанис прошел мимо старинной церкви Екатерины, аптеки времени герцога Екаба и еще нескольких древних своеобразных строений с мансардами и дымоволоками. У костела Святой троицы он заметил группу немецких солдат, свернул в небольшой переулок и обождал, пока они не прошли мимо. Сам он продолжал путь по узкой улочке, потом дворами вышел на соседнюю и юркнул в ворота. Неслышно подошел, к дверям квартиры, нажал кнопку звонка.

Она долго оставалась маленькой.

Ее начал искоренять еще старый директор, но так и не искоренил. Девчонки, второклашки и третьеклашки, выясняли между собой отношения своеобразно — на дуэлях.
Алена была заядлой дуэлянткой. Она долго оставалась маленькой, не росла. И ее дразнили «лилипуткой». Но всем, кто ее так называл, Алена посылала ультиматум: «Ты, презираемая Дылда,— писала она,— я рисую тебе кулак и вызываю на дуэль».
Дуэли происходили под лестницей. Обидчица и обиженная надевали рукавички на правые руки, затем по сигналу секундантов девчонки сходились и ударяли друг друга в лицо. Кто первый заплакал, тот проиграл. Часто такие дуэли заканчивались миром. Но Алена была непримирима, она дралась до своих или чужих слез.
— Какие они еще дети,— сказала Марь Яна, входя в учительскую.
Марь Яна решила: Алена, рисуя кулак, играет в детскую игру. Но и тогда, и теперь, рисуя кулак, Алена не играла. Конечно, кулак — язык игры. Но Алена и книжки не любила читать, в которых от всех сложностей жизни оставался один язык игры. Под лестницей тоже было не просто. Она шла туда, собрав все душевные силы, чтобы не отступить, не зажмуриться, но заплакать. И тогда и теперь она все делала всерьез.
На следующей перемене Марь Яна нашла Алену в коридоре у питьевого бачка.
— Давыдова, ты знаешь, где живет Анна Федоровна?

Искать брод.

Но подпольная борьба за советскую власть упорно продолжалась. Боролся за нее и дядя Жаниса Аберсона, Паул Капениек. Наконец в 1940 году произошла народная революция, восстановившая советскую власть правда. Бывший подпольщик Паул Капениек, теперь второй секретарь Кулдигского уездного комитета партии, не покладая рук трудился, чтобы укрепить родную власть. Но началась война. Паулу Капениеку удалось эвакуироваться, правда, после жестоких боев здесь же, в. Латвии и в Эстонии. Теперь из-за линии фронта прибыл Карлис Мачинь и зовет его, Жаниса Аберсона, продолжать дело, начатое дядей.
— Сперва завиднелись башня и купола церкви, потом красные черепичные крыши. До старинного курзем-ского города было рукой подать. Если удастся перебраться через массивный кирпичный мост над Вентой, тщательно охраняемый немцами, — половина дела сделана. Искать брод под самым городом было еще опасней, чем идти мостом, да и пускаться в дальние обходы тоже не имело смысла, терзали его часто тяжелые запоры. Потому Жанис неспешным, уверенным шагом направился в сторону моста: документы у него были в порядке. Правда, его год подлежал призыву в легион, а карточки «УК», которая подтверждала бы его незаменимость в тылу, у Жаниса не было. На худой случай, можно было сказать, что он сам идет в комендатуру, где его ждал старый, хороший коньяк. Вряд ли у охранников на мосту столько народу, что к нему приставят провожатого.
— Охранник задумчиво и мрачно глядел с моста в заречье и даже вздрогнул, когда Жанис бодро окликнул его: «Здорово!» Проверять документы ему и в голову не пришло. В том конце моста документы требовали, но только у тех, кто хотел покинуть город. Набралась уже небольшая кучка людей, которых не пускали ни в ту, ни в другую сторону. Неподалеку стоял грузовик. 'Перед Жанисом ковыляла старушка с двумя корзинами на коромысле.

Легион.

Одному, конечно, работать будет трудно, понадобятся помощники. Они будут передавать сведения вам, вы — мне.
Жанис быстро сообразил, что от него требуется.
— Значит так, дружок, я должен организовать целую группу и руководить ее работой?
— Совершенно верно. Мы вам поможем, сколько будет в наших силах. Главнее, остеречься, чтобы в группу не попал шпик. Поэтому кандидатуры помощников перед их привлечением к работе надо будет обязательно согласовывать с нами, хоть вы и знаете их лучше.
— Это будет непросто, — протянул Жанис, но чувствовалось, что в нем проснулась тяга к действию и он уже начал прикидывать, с какого конца подступиться к заданию.
— Разумеется. Да нынче и в лесу отлеживаться не просто. Зато работа очень важная и почетная. Командование Красной Армии и советский народ оценят ваши заслуги.
— Не уверен, выйдет ли из меня толк. Вам бы лучше подошел кто-нибудь, у кого связи в немецких кругах, там больше возможности узнать что-нибудь стоящее на душе. Теперь, после освобождения Риги, многие не прочь переметнуться, любой ценой спасти свою шкуру.
— Мачинь успокаивал его:
— Все будет хорошо. Любое дело спорится, если делаешь от души. — Но тут же уточнил: — А кто они, со связями в немецких кругах? Такие, спасая шкуру, могут еще и обратно переметнуться.
— Да нет, Андж Лея — он не из таких, чтобы крутить, куда ветер дует. Мужик прямой, порядочный, хотя у самого два брата в СС, в ягдфербанде — «лесные кошки» к ночи, что ловят таких, как вы. Сам он фашистов терпеть не может. Он был вывезен на принудительные работы в Германию, через год бежал. Посадили его в концлагерь. Призвали в легион. Дезертировал. Скрывается до сих пор. А братья тоже не хотят его к стенке ставить, не многие пали так низко.

Сельскохозяйственные машины.

Из какой он семьи?
— Сын крестьянина. Отец из крупных хозяев. Пятьдесят гектаров, грузовик, кое-какие сельскохозяйственные машины. Грузовик, правда, конфисковали. Теперь у крестьян даже велосипеды отбирают, пусть, мол, пешком топают Или чалого запрягают в бричку.
— И вы думаете, он будет на нас работать?
— Отчего же нет? Хозяйство-то отцово, а не его. К тому же он достаточно натерпелся от гитлеровцев, чтобы возненавидеть их до глубины души, назло братьям, от которых он все же мог бы кое-что разузнавать.
— Мачинь посмотрел на Силиня, но тот молчал, будто воды в рот набрал.
— «Ничего не попишешь, самому надо решать, никто, за тебя этого не сделает», — подумал Мачинь и вслух сказал:
— Пусть будет так. Андж передает сведения вам, вы — мне. Но только осторожно! Не засыпаться!
— Вдвоем-то дело лучше пойдет, — заметил Жанис.
— Но ищите еще информаторов, кроме Анджа, — добавил Мачинь.
—  Над псевдонимами для информаторов пришлось поломать голову. В конце концов решили придерживаться названий планет, хотя они уже достаточно широко использовались в практике разведки. Жанис Аберсон стал Венерой, а Андж Лея, которого Мачинь еще и в глаза не видал, — Меркурием. Тем временем на кухню воротились хозяева.
— Когда деловой разговор был закончен, хозяйка, заметно подобрев, уже безо всякой настороженности, гостеприимно угощала пришельцев оладьями и жареным горохом.
— У меня друзья в лесу, — обронил Мачинь. Г.Т. Гриетиня, собери чего-нибудь с собой.
— Хозяйка завернула в газету кусок соленой свинины и каравай хлеба. Мачинь расплатился марками, хотя хозяйка долго отказывалась от денег.
— Затем Мачинь и Жанис—Венера устроили на берегу Абавы под пеньком возле корявой березы тайник для обмена информацией.

Советские летчики.

Прошло всего несколько дней, как Венера предложил Мачиню новую кандидатуру для разведывательной работы — Мартыня Циелава из Кулдиги, человека, по словам Жаниса, энергичного, предприимчивого, наблюдательного, с цепкой памятью. Он мог пригодиться для сбора данных о размещении немецких войск в Кулдиге и ее окрестностях.
— Мачинь колебался.
— Как он примет наше предложение? Согласится ли сотрудничать? Дело-то нешуточное, не детская игра.
— Согласится, я думаю, — уверял Жанис. Циелав так еще при буржуазной власти поддерживал легион подпольщиков, распространял нелегальную коммунистическую литературу.
— Где вы можете с ним встретиться, если только она не ее свекровь?
— В Кулдиге. Там, правда, полно эсэсовцев, жандармов, полицейских ищеек всех мастей, строгий комендантский режим.
— Будьте осмотрительны! — наказывал Мачинь. Заручитесь надежными документами.
— Ранним утром Жанис шагал по узкой просеке к тракту Рейда—Кулдига. Со стороны Вентспилса доносился гул, на горизонте вспыхивали всполохи, бросая красноватый отсвет на осенние тучи, так что на западе было так же светло, как на востоке, где вставало солнце.
— «Советские летчики поддают фрицам жару», забили им клин в задницу, — радовался Жанис—Венера.
— Каждый город имеет свою историю. Кулдига впервые упоминается в письменных памятниках тринадцатого века, когда здесь шла жестокая борьба между куршами и крестоносцами. Здесь, в Балтийской учительской семинарии, впервые был переведен на латышский, язык «Манифест коммунистической Партии». Советская власть в Кулдиге в первый раз установилась в 1919 году, Правда, она просуществовала недолго, потому что на помощь местному кулачеству, белогвардейцам и немецкому ландесверу пришел генерал фон дер Гольц со своей Железной дивизией, солдатам которой Ульманис обещал земли.